К мне
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась Я
Как дивный метод размноженья,
Как гений инобытия.
В томленья грусти безнадежной
И в полководческий вопрос –
Везде совал мой профиль нежный
Свой любопытствующий нос.
Шли годы, бурь порыв мятежный
За мной носился, как Батый.
Забыла я мой фэйс нездешний
И в нем небесные черты.
В глуши, во мраке заточенья
Бил панталык мечты мои;
Всех рук моих все мановенья
Забуксовали без любви.
К меже ланит скосились уши,
Но вот опять явилась Я –
Не содержа ни грамма клуши,
Во всей красе небытия.
И сердце млеет в упоенье,
Глядим друг другу мы под бровь,
Пошли процессы слез кипенья,
И нами двигает любовь.
* * *
Ночь, улица, фонарь, аптека.
Луна все трет Армстронга след.
Судьба – та самая индейка;
Зайдется вдруг – исхода нет.
Помри – начнешь опять сначала
Твой селяви в краю Тарта́р:
Аптечный мел в зубном канале,
Под нос – кулак, под глаз – фонарь.
* * *
Люблю грозу в начале мая,
Когда младой неумный гром
С размаху ухнет вглубь сарая,
Не давши маху над быком.
Скотина взвоет, как мопеды,
Рогами целясь то в орла,
То в благолепный профиль Гебы,
Чтоб кубки с выучкой торпеды
Она на землю не лила.
* * *
Отговорила роща золотая
Отчасти нормативным языком,
И журавли, прознав досье бабая,
Летят и не жалеют ни о ком.
Кого жалеть? У всех болят болячки
И чешутся чесотки. Старый дом,
Салонно опершись на раскорячки,
В коме спит, и блин последний – ком.
Стою себе среди равнины голой,
Невыгодной под бизнес журавля;
Меня так тоже в юности веселой
Дразнила перспектива без рубля.
Жалко сумм, затраченных напрасно
На всякую сиреневую цветь.
Лишь сивуха красит нос прекрасно,
И все ей фиолетово, что есть.
Круглеет угол клюва над рябиной,
С ужимкой панацеится трава
У знахаря, когда в былье доктрин я
Роняю не словарные слова.
И коли ветер, хищно промышляя,
Сдаст железы мои в металлолом,
Все рощи на окраинах Китая
Отговорят олбанским языком.
Что такое хорошо и что такое плохо
Крошка сын к отцу пришел,
и сказала кроха:
- Маяковский «Хорошо»
написал неплохо.
- Надо же, какой писец!
А скажи на милость,
в драме той какой конец?
Все ль там поженились?
- В ней про это – ничего,
для этого – «Про это»,
а здесь – понты того-сего.
Пап, почитай поэта!
- Прямо щас читать пошел.
А мать твоя – дурёха.
Ей лишь в амуре хорошо,
а в де-юре плохо.
Песня последней встречи
Так беспомощно грудь холодела,
Ты пальцем крутил у виска,
Я на правую руку надела
Вместо варежки два носка.
Ты рубль мой поднял со ступени,
Но я знаю, их было три.
Для тебя мне не жалко пени.
Коль позарился, так бери.
На том свете сочтемся, милый.
Тебе черти припомнят сей дом,
В коем ты гарцевал кадрили,
Меня избежавши при том.
Тайны природы
У пещерных людей не водилось
Машин выезжать на природу;
Она же на них наезжала,
Напялив закатного солнца
Малиновый грозный пиджак.
Люди, гадя на дикость природы,
Развивались на всю катушку,
Коя, их в дураках оставляя,
Часто с гулом катилась назад.
Еще царствует древний тот хаос
В отверстиях дикой природы;
Коль в них ступит нога человека,
То останется там без него.
Есть много всего на планете,
Что ученым не снится. Выходит,
Что, немногое всё перещупав,
Им далее не с кем спать.
Баллада о воине
Чудный воин рождался в горячем поту,
Не хотел вынимать Ахиллеса пяту.
Но предок «Родись и берись за кинжал!»
Ему из седьмого колена кричал.
Он взрос и, медали под мышками сгрудив,
Нараспашку на стреме стоял всею грудью;
Но штаны не расстегивал, ведь не хотел он
Живот положить и убавиться телом.
В войске много процентов познали кранты,
Уронивши при этом знакомстве понты.
Потому-то под градусом воин сражался
И под проценты нигде не попался.
Но вот как-то в округе одномандатном
Он стал мародерствовать неоднократно
И, с лихвой посчитав свои нужды-хотенья,
Отобрал у пяти имяреков именья.
Но шестой имярек, тот еще троглодит,
В шито-крытом малиннике был именит;
Потерявши в том ягоднике кэш и глаз,
Зря надеялся ратник на яблочный спас.
Избегая на суше всех крыш или стрех,
Надел он калоши, стал типа морпех;
Вскачь рванул за русалкой, не ведая броду,
И тут же концы и конечности – в воду.
А вода – не узнали еще мудрецы –
В прямом ли смысле отдаст концы?
Дамокл и Дарвин
После предательского ухода Дарвина
из натуральной эмпирики
в сверхъестественные эмпиреи
Дамоклов меч естественного отбора
отпихнули неразборчивые меченые атомы,
немирные, как и те меченосцы.
А Дамокл, при всей его боевитости,
оказался не дальнобойщиком.
Он не достиг в той античности
всех намеченных целей, будучи
неважно помеченным Фортуной.
Английский сын Дарвин не путался
с продувной гречанкой Фортуной,
а единолично вентилировал вопросы.
Он и без Фортуны тот еще фортификатор –
вздыбил себе такой пьедестал,
возле которого даже собака Павлова
не решалась поднять ногу.
Этот во все стороны выдающийся муж
яро, как быка, брал за рога всю фауну.
К Флоре он подступал не с реверансом,
а со строгим научным подходом
и старался взяться за ее сущность,
однако при этом непроизвольно цапал
ее дамские штучки и делал из них выводы
по мужским понятиям.
А на Дамокловом мече он поджаривал,
естественно, отборные куски фауны.
Галина Болтрамун